Откуда родом собака Баскервилей
сентября 24, 2015
“Это была собака, огромная, черная, как смоль. Но такой собаки еще никто из нас, смертных, не видывал. Из ее отверстой пасти вырывалось пламя, глаза метали искры, по морде и загривку переливался мерцающий огонь. Ни в чьем воспаленном мозгу не могло бы возникнуть видение более омерзительное, чем это адское существо, выскочившее на нас из тумана”. Так описывает Артур Конан Дойл собаку Баскервилей, навевающую ужас на читателей и персонажей в одном из самых захватывающих произведений о Шерлоке Холмсе. После публикации повесть “Собака Баскервилей” удостоилась единодушного признания из уст критиков - ее называли “лучший детектив на свете”, ни больше ни меньше. Автора хвалили за все: за сюжет, персонажей, атмосферу заброшенных пустошей, которую удалось блестяще воссоздать. История о собаке Баскервилей и в дальнейшем оставалась популярной - она была использована как основа для фильмов не менее 18 раз. Однако поначалу места для Шерлока Холмса в ней не было.
Идея об ужасе с болот была подсказана Артуру Конон Дойлу молодым журналистом Бертрамом Флетчером Робинсоном. Он поведал создателю Шерлока Холмса предания своего родного края, Девона, среди которых была история о “Черной собаке из Дартмура”. Это призрак гончей с красными глазами, который преследовал в пустынных торфяниках одинокие кареты. По словам Робинсона, это предание он слышал в детстве. Злые языки утверждали, впрочем, что хваткий молодой человек вычитал предания из детства в путеводителе по Уэльсу. Однако безусловная заслуга Робинсона в том, что он смог увлечь идеей знаменитого писателя. Задумка повести о жуткой собаке-призраке захватила Конан Дойла и трансформировалась в настоящее предание об ужасном наказании, преследующем представителей английского аристократического рода Баскервилей за грехи предков. Из уст Конан Дойла она звучит как органичная часть жизни, ведомой вокруг Гримпенской трясины.
Именно для участия в событиях на навевающих тоску болотах автор “воскресил” Шерлока Холмса. На тот момент - шел 1901 год - знаменитый сыщик уже “погиб” в Рейхенбахском водопаде, чтобы Конан Дойл мог заняться “серьезной” литературой. Но такой персонаж, как Шерлок, чей холодный ум вскрывал тайны бытия и преступников, как скальпель естествоиспытателя - лягушку, как нельзя лучше годился для того, чтобы пролить свет на истинные “мотивы” собаки Баскервилей. И Артур Конан Дойл ничтоже сумняшеся начал торговаться с журналом “Стрэнд”. Он был готов “допустить” Шерлока Холмса до участия в событиях, которые проймут публику до печенок, если его авторский гонорар увеличат вдвое.
Он писал редактору: “Предположим, я предоставлю руководству возможность выбирать - либо без Холмса по той цене, что я назвал изначально, либо с ним, но вдвое дороже - что они выберут?” Первая часть истории о собаке Баскервилей была опубликована в августовском номере журнала “Стрэнд” за 1901 год. Спрос на журнал на слухах о воскрешении сыщика был так велик, что пришлось допечатывать седьмую часть стандартного тиража, чтобы удовлетворить его. Это был единственный случай за 10 лет. И, конечно, руководство издания не могло не отметить его. Свои усилия по воскрешению Шерлока Холмса на ежегодном общем собрании оно отмечало как продиктованные дальновидностью. Из неловкого положения - как-никак сыщик был мертв и оплакан! - Конан Дойл вышел так: события в Баскервил-холле и окрестностях датировал 1889 годом, как если бы почтил память сыщика историей, случившейся до трагической гибели в Рейхенбахском водопаде.
Шерлокианцы не приняли девонского пса как единственного “предка” собаки Баскервилей. Родословная ее весьма обширна - дьявольские псы населяют британский фольклор также густо, как русский - Змеи Горынычи. В Йоркшире расскажут вам о жутком псе-привидении с гигантскии зубами, чье появление - примета близкой смерти. В Уэльсе “живет” мастиф с пылающими глазами, Пес Тьмы по имени Гвиллги, чье дыхание смертоносно. На островитян с Джерси может напасть Тчико, Черный пес смерти размером с теленка. Некоторые утверждают, что в основе повести “Собака Баскервилей” - легенда о порочном сквайре Ричарде Кэбелле из Бакфастли. Сей джентльмен получил шанс продать душу дьяволу и не преминул им воспользоваться. Когда пробил его час, то посланниками ада за бессмертной сущностью сэра Бакфастли оказались огромные псы.
Словом, удобрить почву писательского воображения в истории с собакой Баскервилей было чем. Однако в пользу Робинсона говорит тот факт, что соавторы - Арутр Конан Дойл и он - отправились собирать материал в родные края последнего. В Девоне они провели целую неделю, разъезжая по округе, впитывая воздух пустошей и запечатлевая в памяти детали пейзажей, тоскливых днем и зловещих ночью. Робинсон был в восторге от общества великого писателя. Досталось ли ему какая-то часть щедрого гонорара, биографы молчат. Но, по-крайней мере, в первых изданиях повести “Собака Баскервилей” его имя упоминалось - Конан Дойл выражал Робинсону благодарность как автору идеи.
Скорее всего, его перо тут и впрямь не пригодилось. В письме к матери в 1901 году Артур Конан Дойл писал, что испытывает подъем, работая над историей о собаке Баскервилей. “Холмс в ударе, и почти половину работы я закончил”. Тут он бесспорно прав - участие в деле Шерлока Холмса - это половина успеха повести. Артур Конан Дойл, призвавший сыщика-любимца читающей публики на помощь в деле собаки Баскервилей, нашел лучшую оправу для леденящей душу легенды. Его эксцентричный герой дарит читателю веру в то, что все в мире имеет рациональную, поддающуюся объяснению основу, даже страхи.
Ртуть (Барочный цикл, книга первая) (Нил Стивенсон)
сентября 21, 2015
Фантастам нынче не позавидуешь - не так-то просто сказать что-то новое. Ну, вот говоришь ты, например, как тандем Лукьяненко-Перумов в “Не время для драконов”, что быть властителем (принимать решения за целый мир) может тот, кто понимает - потом за эти решения придется нести ответственность. Но разве мысль эта не стара после “Дюны”, после того, как Пол Атридес добровольно заключил себя в тело песчаного червя? Да, приходится фантастам временами говорить одно и то же посредством разных историй. Но какова бы ни была твоя отличительная черта в рассказе о том, что уже сказано - динамичный сюжет, ироничный герой, вызывающий симпатию, обращение к долгоиграющей вампирической теме - желательно все-таки дать понять читателю, ради чего ты начал городить огород творить свой мир.
Вот с этим Нил Стивенсон в “Барочном цикле” не торопится, ой не торопится. За цикл я принялась после восторгов, которые даровало чтение “Криптономикона”. И объем цикла меня тогда не насторожил. Однако первая часть Барочного цикла, роман “Ртуть” по ощущениям оказался словно вода в океане в туманный день. Ты где-то среди нее, и линия берега, конечно, не видна, и ясно, что нужно грести-грести-грести, но не ясно, приведет ли это к результатам. Временами ты хватаешься за что-то, напоминающее сюжетную линию, но это позволяет лишь держаться на плаву, и ты задремываешь на десяток минут, и опять оказываешься один на один с бесконечными волнами.
На волны это похоже потому, что мытарства Джека Куцего Хрена в стилистике плутовского романа накатывают в первой части Барочного цикла однообразно, одинаково-тоскливые. Они не цепляют рыбку читательского воображения как крючок, закинутый в океан рыбаком, и не увлекают за собой против воли волн обыденной жизни. Сюжет где-то здесь, среди чумы, лондонского пожара, тем заседаний Королевского научного общества, преследуемых пуритан, монарших болезней, хитроспелетений дворцовых интриг, альковных тайн, шифровальных принципов 17 века, форм обогащения на амстердамской бирже… черт, о чем только не осведомлен уважаемый автор романа “Ртуть”!
Сведений так много, что думаешь, не специально ли это Нил Стивенсон выплескивает на читателя свои познания. Так в 17 веке пили ртуть стаканами при сифилисе и прочих недугах - а вдруг от чего-нибудь да поможет? Такая задумка - чтобы читатель, погруженный в бездну информации, почувствовал себя на месте тех, кто жил во времена Гука, Гюйгенса, Ньютона, Лейбница. Во времена, когда человечество уже произвело на свет титанов, которые разовьют основы научного знания, но еще не готово отказаться от псевдознания, такого, как кровопускание. Попробуй, мол, предлагает автор Барочного цикла читателю, побарахтаться в безбрежности сведений, ориентироваться среди которых придется самому, как самим современникам Ньютона приходилось определяться, где наука (то есть на языке того времени натурфилософия), а где алхимия. И занятия последней не помешали Ньютону объять разумом стройную картину мира.
“Ртуть” Нила Стивенсона - это полотно, где изображена своего рода карта мира. Но не схематичная, а карта в режиме реального времени. Здесь меняются границы государств, государственные деятели умирают от усердия врачей, на известиях об этом игроки в кофейнях Амстердама делают деньги, с пристаней этой финансовой столицы мира готовятся сорваться корабли с бесполезными уже каури, мимо них проносят сундуки только что прибывшего с тайной миссией союзника Вильгельма Оранского, сам принц катит на песчаном паруснике вдоль побережья, высматривая вдали исторический момент, когда лучше всего напасть на Англию… И, возможно, что создал Нил Стивенсон эту карту не для того, чтобы я с удовольствием доплыла до конца повествования, а для того, чтобы могла увидеть, сколько всего могло в 17 веке затушить огоньки мысли, такие как Ньютон, Лейбниц, Гук, Гюйгенс…